Почему же у нас до сих пор не появились произведения достойные нашего великого народа, отражающие величественный труд металлургов, машиностроителей, шахтеров? Почему на Южном Урале — в краю, чья индустрия славится на весь мир, — нет пока талантливых произведений о рабочем классе?
Дело, конечно, не в том, что на Южном Урале нет способных прозаиков, поэтов, драматургов. Они, несомненно, есть. Но мало выявлять их. Надо сплотить литературные силы, настойчиво повышать уровень художественного мастерства, идейно воспитывать молодых писателей, смело развертывать в среде литературного актива принципиальную критику и самокритику, широко, откровенно, по-товарищески обсуждать насущные творческие воя росы.
Эту важную работу должны проводить прежде всего областное отделение Союза советских писателей, редколлегия альманаха «Южный Урал»; редакции газет — областных, городских, заводских. Пока и областное отделение ССП, и издательство, и редакции альманаха и газет ведут крайне недостаточную организаторскую, воспитательную работу среди литературного актива. Это — главный недостаток, сдерживающий рост писательских сил на Южном Урале.
Только устранив недостатки в постановке творческой, учебной, воспитательной работы в нашей литературной организации, мы сможем ликвидировать отставание.
У нас есть силы и возможности, чтобы создать полноценные, яркие произведения, отражающие героический труд, кипучую разностороннюю деятельность советского народа, и прежде всего, рабочего класса, и наш долг — создать такие произведения!
Станислав Мелешин
РОЖЬ ЗЕЛЕНАЯ
(Рассказ)
Станислав Мелешин — молодой писатель. Он с отличием окончил в этом году Литературный институт Союза советских писателей, принимает участие в жизни Магнитогорского городского литературного объединения.
В этом году Челябинское книжное издательство выпустило книгу рассказов С. Мелешина.
I
Мой жених Гоша Куликов уехал. Я сижу у окна и думаю о нашей любви. Давно уже убрали урожай. Днем я работаю в поле, а вечером учусь в школе.
Как жаль, что Гоши нет рядом со мной и я должна переживать. Мне до сих пор не дают покоя строчки из его письма: «…Жди! Мне лучше оставить тебя невестой, чем женой, одну… Я вернусь комбайнером!»
А вдруг он не приедет, или разлюбит? И я снова вспоминаю наши размолвки, обиды, ссоры.
Они начались со сватовства.
— Не будем торопиться, — сказал Гоша, набрасывая пиджак мне на плечи. Я кивнула, и мы сели у ворот нашей избы, на скамье под рябиной. Гоша — младше меня, но я его так любила в эту минуту за то, что он такой серьезный и взрослый, что в его словах «не будем торопиться» были ласка, и тревога, и уверенность.
— Лена! Мы с тобой очень молодые… — Гоша наклонил голову, взглянул на меня исподлобья, будто я была виновата в том, что мы оба очень молодые. — Твой отец, я знаю, не согласится, чтобы мы вдруг стали мужем и женой.
Я упрекнула его:
— Ты что, боишься? Раздумал идти?
— Тише, а то отец услышит!
Говорить мне больше не хотелось — и так было понятно, что мы здорово любим друг друга, что мы решили придти к моему отцу и сказать о своем решении пожениться.
Отец не любил Гошу — я это хорошо знала. Он всегда упоминал о нем при случае: «Так… ни парень, ни девка. Мальчишка! А что сирота — так это не в счет, и жалеть нечего. Все мы сироты — если одни».
Гоша работал помощником комбайнера, жил на квартире у родственников, и ничем таким не отличался, за что, по мнению моего отца, его можно было похвалить. В Гошином комбайне всегда случалось много поломок, и отцу, как механику МТС, это очень не нравилось.
«Опять твой-то орел…» — с усмешкой говорил мне отец, и это, очевидно, доставляло ему некоторое удовольствие. В одном отец был совершенно убежден — мой «орел» в женихи мне не годится.
В представлении отца мой муж должен быть «видным парнем», «солидным» человеком. У Гоши же солидности не было никакой, а было слабое здоровье, маленький рост, рыжие веснушки на носу и страсть к «сочинению стихов и поэм».
Отец знал об этой страсти. Гоша читал нам свои поэмы и всегда ждал, что скажет о них мой отец. Он вздыхал и грустно качал головой, будто хотел сказать, что писание стихов до добра не доведет. Гоша почему-то не обижался, а наоборот, чаще стал приходить к нам, читать свои длинные поэмы, и это мне очень нравилось.
Потом, когда поэмы кончились, Гоша перешел на разговоры о комбайнах, и под разными предлогами заходил к нам. А чтобы не было никаких подозрений, закрыв дверь, он успокоительно поднимал руку и говорил отцу: «Я строго официально!».
По вечерам он с отцом долго вел «строго официальные» разговоры, и я иной раз сомневалась: ко мне он ходит или к отцу.
Отец понимал хитрость Гоши, и, когда «мой орел» продолжительно прощался со мной, выразительно посматривая в мою сторону, отец заговорщицки кивал мне. Это означало, что я могу проводить Гошу. Мы с ним долго бродили по деревне и говорили только о нашей любви.
Ночи были летние, теплые и звездные, и мы всегда уходили с ним в поле, где росла зеленая рожь. Гоша вел меня под руку, прижимаясь ко мне щекой, бережно целовал меня и стеснялся. Это было так хорошо, что в эти минуты он мне казался самым солидным человеком на свете.
Отец невзлюбил Гошу из-за случая с комбайном. Как-то отец поведал Гоше свою мечту «о широком комбайне», который «с одного захода скашивал бы половину поля». Гоша рассмеялся, подумав, что отец шутит. Отец назвал его «балаболкой» и попросил не приходить к нам совсем.
После этого Гоша перестал к нам являться, и отец больше не говорил мне «твой орел».
Мы продолжали с Гошей дружить. Только после этой ссоры, он почему-то перестал писать свои поэмы и налег на книги о комбайне.
Я иногда виделась с Гошей и приходила к нему. Дома он или читал книгу, или занимался спортом — поднимал гири, чтоб «росла» мускулатура, или что-то писал… Вечером я заставала его за столом, на котором он обычно писал стихи. На столе всегда лежали комки сахара. «Это — фосфор, — говорил Гоша, — для головы полезно. Писатели все сахар едят!» — и угощал меня, будто я тоже собиралась писать поэмы.
Милый, смешной Гоша! В сумерки мы сидели в его комнате и говорили обо всем на свете. Гоша сожалел о том, что мы редко стали встречаться и ему тяжело оттого, что мой отец сердится на него.
Так не должно дальше продолжаться, иначе любовь погаснет, и мы можем потерять друг друга. И тут Гоше пришла в голову мысль о женитьбе. Он говорил: годы проходят, а если любишь, нужно каждый час и минуту быть с любимым рядом. Вместе жить и работать. Плечом к плечу все идти и идти через какие-нибудь преграды и тернистые горы.
Я соглашаюсь с ним.
Нашей любви было уже два года. Она началась незаметно, в тот вечер, когда мы репетировали в клубе пьесу. Гоша и я изображали влюбленных, и в нашей роли было много мест, где нужно целоваться. Спасибо драматургу, он, очевидно, нежадный человек на поцелуи. Руководитель драмкружка придавал большое значение тем местам, которые по его словам «выражали идею любви». Мы сначала стеснялись, репетируя с Гошей поцелуи, а потом, когда подружились, мы уже не стеснялись и репетировали при каждой встрече. И на сцене это здорово получалось, как в жизни, и даже лучше, потому что руководитель говорил нам: «Хватит! Вы эти места зарепетировали!»
После ссоры с Гошей, отец заявил мне:
— И видеть не хочу этого стихоплета!
Теперь же, перед тем как пойти к отцу, я спросила:
— А как отец посмотрит на наше решение пожениться?
Гоша твердо и убедительно сказал:
— Мы имеем право. Он должен выслушать нас.
И вот мы пришли к отцу.
II
Отец долго не может зажечь керосиновую лампу — электричества нет после грозы, — он чиркает спичками: синие искры с шипением прочерчивают темноту. И когда лампа загорается и освещает избу и наши лица, отец, запахнув пиджак и прищурившись, оглядывает Гошу:
— А-а-а! Поэт… — неодобрительно протягивает он и, протерев глаза, садится на стул. — Зачем пришел?
Мы стоим у порога, держа друг друга за руки, и я чувствую, что рука Гоши дрожит. Когда мы шли к нам, Гоша сказал твердо: «Свататься будем по форме, как благородные люди» — и привел мне много примеров из книги «Фольклор и обычаи русского народа». И вот мы стоим перед моим отцом, как жених и невеста, и долго молчим. Я сначала сомневалась: почему Гоша так долго молчит — и подумала, что, наверное, так нужно по форме, что в книге, изданной Академией педагогических наук, зря писать не будут, и успокоилась.
Отец смотрит на нас недовольный и немного смущенный. Наконец он улыбается, видя, что Гоша красный как рак.
Я хорошо знала, что Гоша умеет красиво и нежно говорить, и когда я боялась открыть дверь нашей избы — так бешено колотилось мое сердце, — Гоша успокоил меня, положив руку на мое плечо:
